Дагестан: в ответ на искренность общество столкнулось с насилием со стороны власти
На вопросы «За права человека» ответил заместитель главного редактора газеты «Черновик» Магомед Магомедов. Он прокомментировал недавние протестные акции в республике и рассказал, какие цели преследуют регулярные одиночные пикеты в поддержку сотрудника издания Абдулмумина Гаджиева.
– Магомед, первый вопрос, конечно же, касается дела Абдулмумина Гаджиева. Я знаю, что вы регулярно, каждую неделю, выходите с пикетом с момента его задержания и до сегодняшнего дня. Скажите, пожалуйста, на что вы надеетесь и какую вы видите реакцию на свои пикеты?
– Первое, на что мы надеемся, мы надеемся на то, что Абдулмумин Гаджиев выйдет на свободу и что приговор в отношении него будет честным и справедливым, то есть, что он будет оправдан. Будет оправдан он и будут оправданы его подельники, грубо говоря, по делу – это Кемал Тамбиев и Абубакар Ризванов. Потому что мы видим по материалам уголовного дела, что оно сфальсифицировано, в нем содержатся показания секретных свидетелей, которые практически никак друг с другом не бьются. Они приводят сведения неких третьих лиц, которые что-то якобы знают о какой-то преступной деятельности, но когда уже начинаешь глубже вникать в материалы дела, то видишь, что ничего серьезного, даже косвенно указывающего на Абдулмумина Гаджиева, на Тамбиева или на Ризванова в этих материалах просто нет.
Чего мы хотим добиться своими пикетами? Пикеты – это, в первую очередь, напоминание. Мы напоминаем властям о том, что есть такая несправедливость как уголовное дело и уголовное преследование Абдулмумина Гаджиева и его товарищей. Во-вторую очередь – это напоминание обществу, что такое дело происходит. Чтобы общество не забывало об этом, а помнило. Потому что довольно часто бывает так, что подходят люди и говорят: «А как? А что? Его еще не посадили?» Или: «Его еще не отпустили?» Их понять можно, потому что это дело тянется третий год. Они третий год оторваны от жизни, оторваны от своих семей, от своих родителей. Они оторваны от свободы. И поэтому людям надо, конечно же, напоминать об этом. О том, что рядом происходит такая несправедливость.
В третью очередь, как говорил сам Абдулмумин в одном из своих интервью, это то, благодаря чему их не прессуют в СИЗО. Будь это СИЗО Махачкалы или СИЗО Ростова – это то, благодаря чему они могут отстаивать свои законные права, находясь в следственных изоляторах. Они могут надеяться на то, что их будут хотя бы кормить вовремя, не будут по беспределу закидывать в штрафные изоляторы, не будут препятствовать получению посылок. Вот чего мы добиваемся своими пикетами. И как мы понимаем по реакции правоохранительного блока, мы вполне в этом деле успешны.
Конечно, мы не говорим, что благодаря нашим пикетам Абдулмумин выйдет на свободу, но благодаря нашим пикетам и общество, и власть, отдельные силовые структуры постоянно видят, что есть над чем работать. Другое дело, будут они с этим работать или нет.
– Одни из самых массовых антимобилизационных выступлений и акций прошли именно в Махачкале. С чем вы это связываете, почему именно Дагестан?
– Связываю это с тем, что Дагестан, он, во-первых, большой, он разный. На достаточно узком пространстве сконцентрированы множество разных национальностей, взглядов, идеологий, религий. Дагестан очень сильно разорван по своим взглядам. Даже если брать вопрос отношения к СВО – специальной военной операции на территории Украины, то мы видим, что примерно одинаковые части общества выражают диаметрально противоположные взгляды. Одни категорически за, другие категорически против, третьи то за, то против. Есть категории, которые за по идеологическим причинам. Есть категории против по религиозным причинам, по идеологическим причинам, по разным причинам.
И есть вполне нейтральная группа населения, которая не хочет, чтобы их дети и близкие рисковали жизнью. Вне зависимости от того, какие цели ставит наше государство, просто не хочет. НАТО? Хорошо, да НАТО на нас нападет, но я не хочу, чтобы мой ребенок там участвовал. Да, сволочи ЛГБТешники на нас нападут, жестоко изнасилуют, но при этом я не хочу, чтобы мой муж участвовал в спецоперации. Такая мотивация у людей, которая говорит о том, что люди не хотят рисковать, не понимая, конкретно за что они должны потерять самое ценное. Для родителей самое ценное – дети. Поэтому они не хотят терять это самое ценное. Для кого-то это муж, брат, отец и так далее.
Вот это все, эти разные взгляды, они постоянно между собой сталкиваются в социальных сетях, в обычной жизни. Эти столкновения, хоть они не находят отражения в официальных СМИ, каких-то дискуссионных диалоговых площадках, которые практически исчезли в Дагестане, приводят к тому, что температура в этом запаянном чайнике повышается и повышается. Не нужно быть гением разведки и диверсионной деятельности, чтобы понять, что при таких условиях люди выйдут протестуя.
Пока задачи СВО решались силами контрактников, силами бойцов ЧВК, силами заключенных – довольно сильная фраза, которую сообщил Пригожин: «Если вы не хотите, чтобы ваши дети воевали, отправьте туда заключенных». Пока это все решалось таким образом, общество было спокойно. Понимало: да, человек заключил контракт, поехал, погиб, но он заключил контракт.
Теперь, когда объявлена мобилизация, хоть она и частичная, но получилось так, что по факту она оказалась чуть ли не всеобщей. Достаточно посмотреть в социальных сетях и увидеть видео из Дербента, где ездит машина и говорит: «Всем мужчинам явиться в военкомат с паспортом». Мы понимаем, что она охватывает всех. Эта глупость, с одной стороны, с другой – вечный бардак в чиновничьих базах данных. Вечная попытка отдельных лиц сделать на этом деньги, коррупционный какой-то элемент, приводит к тому, что градус сильнее повышается. Поэтому достаточно примера, сигнала – и люди выйдут на улицу.
Первым сигналом оказался Бабаюрт. Хоть это и районный центр, но относительно небольшое село, где люди все равно вышли и сказали, что нас это не устраивает. Следующим был Эндирей, затем Хасавюрт, затем Махачкала. Для людей, которые живут в Махачкале, это получилось сигналом. Люди сорганизовались и вышли. И говорить, что это были только женщины, уже будет неправильно. Потому что да, вначале вышли женщины, но когда вышли женщины, то вокруг них собрались мужчины. И уже потом это все переросло в жесткие акции подавления, пресечения и так далее, то, что нашло свое продолжение на следующий день. Какого-то разумного ответа власть дать, кроме силового подавления, не смогла.
– Как вы оцениваете компромиссное решение, которое было предложено, что силами дагестанских чиновников ведется обучение мобилизованных людей. Их не сразу отправляют на фронт, их шесть месяцев обучают и как-то все же готовят.
– На мой взгляд, это очень своевременное и разумное решение. И то, что его озвучили не чиновники, а муфтият, показывает, что эта структура старается сохранить какую-то стабильность в обществе. Я не являюсь сторонником муфтията, и отдельные представители муфтията это прекрасно знают, но суть заключается в том, что это очень правильное своевременное решение. Оно позволит более правильно подойти к подбору призываемых лиц.
Мы видим, с одной стороны, что президент России сказал, подлежат частичной мобилизации определенные категории лиц. Те, которые служили, те, которые имеют боевой опыт, и те, которые имеют определенную военную специальность. Что мы видим по факту? Призываются люди, которые и не служили, и которые служили, и которые служили, но в глубокой молодости, и те, которые уже не помнят, какая военная специальность у них была. Не то что автомат Калашникова, они ружье охотничье в последний раз держали лет десять назад.
Это же большая проблема, в первую очередь, для самой армии. Многие военкоры, лидеры военного мнения, скажем так, этого конфликта говорят: «Не нужны нам подобного рода мобилизованные силы». Они должны быть подготовлены, они должны быть обмундированы. Они должны понимать, куда они едут, должна быть мотивация. Они должны попасть в части, где их разбавят более опытными бойцами. Потом уже можно говорить, что мобилизация оправдалась и дала реальную подпитку существующим военным частям. То, что мы видим на данном этапе, – это просто имитация. Для чего это все?
Получается, что человек, который сегодня провожает своего родственника в военкомат, понимает, что провожает его в прямом смысле в последний путь. Он понимает, что этот человек может просто не вернуться. Это все затрагивает многие семьи. Тот же самый муфтият, те же самые чиновники видят это.
Полгода – это вполне хороший срок, в течение которого можно подготовить человека, хотя бы оказывать первую медицинскую помощь. Хотя бы в этом плане будет больше шансов на выживание и больший толк от этих сил.
Кроме того, полгода – это, уже по моим личным оценкам, вполне достаточный срок для того, чтобы посмотреть, насколько ситуация в политическом плане изменится. И, может быть, эти полгода как раз позволят спасти этих людей от ненужного участия в принципе ненужном конфликте.
– Я знаю, что были задержаны журналисты на акциях, которые прошли в Махачкале, причем журналисты с пресс-картами, которые говорили, что они журналисты, с редакционными заданиями. Как-то можете прокомментировать? Это особенности дагестанской полиции?
– В юриспруденции есть такое понятие как эксцесс исполнителя. Идет банда своровать машину, но при этом один из них берет и бьет молотком по голове водителя. Банда не договаривалась кого-то убирать, но один из них решил так сделать. Я думаю, в данной ситуации это просто врожденная тупость и исполнительность отдельно взятых представителей силовых органов. Потому что, когда разговариваешь с кем-то на уровне хотя бы замначальника отдела – с участковым, с оперативником – один на один, у него к тебе не бывает претензий. Ты видишь: разумный, вполне понятный человек. Он хочет за закон, ты хочешь за закон. Вы спокойно беседуете, может быть, в чем-то не согласны друг с другом, может, он тебя считает преступником, но тем не менее, есть определенная граница, которую не он, не ты не переступаешь.
Но в таких ситуациях, когда все обострено, проявляется эксцесс исполнителя. Отдельные силовики считают: «А журналист, если журналист, значит, ты враг». А врага надо жестко задержать, заключить в ИВС, и там с ним разбираться дальше. При возможности, повесить на него хулиганство и прочее.
– Возможно, необходимы какие-то движения гражданского общества и журналистов, чтобы как-то анонсировать: вы делаете свою работу, мы делаем свою работу, давайте, уважать друг друга?
– Это бесполезно. Дагестан пережил очень много разных острых моментов. В обществе и отдельных интеллектуальных кругах есть понимание, для чего нужна пресса, для чего нужна свобода слова, для чего нужны общественные организации, диалоговые площадки. Правоохранительные структуры настолько оказались вещами в себе, что уже не понимают необходимость этих институтов. Сейчас даже адвокат воспринимается как некий враг. Это человек, который мешает тебе – как следователю, как прокурору, как судье, как оперативнику – работать.
Государство в лице руководителей силовых структур сформировало такую атмосферу, при которой у подчиненного – оперативника, следователя, прокурора – складывается ощущение, что это он, в первую очередь, тот, который занимается правосудием и несет какую-то справедливость. А судебная система, адвокаты и прочее – это уже вторично, это то, что не должно нам показывать свои результаты. Отсюда и палочная система, и телефонное право, и явные нарушения еще на стадии определения меры пресечения.
По большому счету все должно быть просто. Есть закон. Закон о СМИ, например. Это черта. Если я не перехожу эту черту, я нахожусь в правовом поле. Если я нахожусь на законных основаниях в таком-то месте и фотографирую или просто даже стою, вас как сотрудников правоохранительных органов это интересовать не должно. С другой стороны, я как журналист, не должен вам мешать работать. Это просто, четко и понятно. Я как журналист не возглавляю протест, не хватаю полицейского за одежду, за оружие. И в то же время вы, видя, что я спокойно с пресс-картой стою в стороне, не должны меня хватать и уводить в отдел. Это не вашего ума и не вашей компетенции дело, чем я там занимаюсь. Если я нарушил закон в какой-то мере, то потом, пожалуйста, возбудите уголовное дело, проведите оперативные мероприятия, задержите меня, привлеките к ответственности. Но если я нахожусь на акции протеста, и если вы свои действия называете законными и разгоняете кого-то, вас не должно беспокоить, почему я как журналист это снимаю. Если вам стыдно, это другой вопрос, тогда поменяйте свои методы работы, наденьте маски, но задерживать меня, потому что я это снимаю, или задерживать какого-то прохожего человека, который точно также снимает на телефон, только потому что он это снимает, и избивать его, это преступление. Тогда возникает вопрос, чем сотрудник полиции отличается от бандита?
Надеяться на, что это не будет достоянием общественности, тоже глупость. Ситуация такая. Площадь, там находится сто человек. Эти сто человек были избиты и помещены в отдел полиции. Неужели кто-то думает, что люди, которые выйдут из отделов полиции, когда в кругу семьи будут рассказывать информацию, что она не станет объектом всеобщего достояния? Она станет, потому что люди будут знать об этом. И без видеозаписи они все равно поверят своему родственнику – своей жене, своему брату, сыну.
– Что вас больше всего тревожит и какие у вас ожидания?
– Тревожит то, что ради показателей перед вышестоящими чиновниками нижестоящие чиновники готовы физически ломать своих сограждан. Вот это меня больше всего беспокоит.
Эта чушь, которая распространяется по официальным ресурсам, что за выходом людей скрывается ЦИПсО Украины, она только лишний раз убеждает, что проблема кроется внутри дагестанского общества. Потому что неоднократно было доказано, что разного рода провокационные вбросы, которые требуют от человека куда-то выйти, никогда не срабатывали в Дагестане. В этом плане дагестанское общество очень инертно, и оно не готово выходить просто по какому-то непонятному призыву куда-то. Но если оно выходит, оно выходит только в том случае, когда проблема реально назрела.
В ответ на искренность подобного рода общество столкнулось с насилием со стороны власти. Теперь надо думать, в какой форме общество ответит на это. Будем надеется, что оно ответит на это в каких-то законных формах и рамках, без перегиба, но тем не менее мы увидели, что то, что нужно на самом деле реформировать в первую очередь, это не гражданские органы власти. В первую очередь надо реформировать силовые структуры. Даже не в том плане, что они должны работать менее жестче. Они должны работать строго в рамках действующего законодательства. Потому что, если они хотя бы будут работать в рамках действующего законодательства, того беспредела, который мы видим в таких ситуациях, его просто не будет.
Корнилова Дарья
