Чудовищное зверство, расчётливая жестокость». Правозащитники о «фабрике пыток» в ангарских ИК и СИЗО

 – Почему спустя более чем год после бунта, принято решение прислать следственную группу из Москвы?

– Следователей, независимых и удаленных от предполагаемых преступников, следовало прислать в Иркутскую область еще раньше. Почему сейчас они этим озаботились? Видимо, из-за угрозы Европейского суда, который ранее, к примеру, отказался признать независимым расследование по делу Норд-Оста или по убийству Анна Политковской. Сейчас в СК понимают, что если дело не начнут расследовать надлежащим образом – оно будет рассмотрено ЕСПЧ.

– Адвокаты сейчас также активно работают в колонии. Какую новую информацию вам удалось получить, посетив заключенных?

– Теперь у нас есть все доказательства существования «фабрики унижений» (до бунта в колонии), и «фабрики пыток» (после подавления «протестного стояния» заключённых колонии). Материалы о пытках, которым подвергся мой доверитель Евгений, и подверглись люди, которые сидели с ним рядом, и не только рядом, я уже отправила в Европейский Суд по правам человека. А сейчас в учреждениях ФСИН, где находились эти пострадавшие, проходят следственные действия, в том числе проверка показаний Евгения на месте. Нас просили в интересах следствия пока не разглашать результаты этих следственных действий. Поэтому в ближайшие дни мы деталей о проведенных нами часах в СИЗО-6 распространять не будем. Но мы собрали доказательства, они очень убедительные, и надо отдать должное следователям, они с подобающим вниманием отнеслись к показаниям, к задаче установить факты пыток. Надеюсь, в ближайшее время будут приниматься новые следственные решения по этому делу, и дело будет по-настоящему расследоваться.

– Вы имеете в виду, что наконец-то статус подозреваемых появится у некоторых прессовщиков и сотрудников ФСИН, причастных к побоям и истязаниям?

– Очень на это надеюсь! Важно, чтобы те люди, которые, по всей видимости, участвовали в пытках, были привлечены к уголовной ответственности. В качестве подозреваемых, а затем и в качестве обвиняемых. Потому что, с моей точки зрения, для этого достаточно доказательств. Как минимум, несколько человек [заключенных-прессовщиков, пытавших других осужденных, и сотрудников ФСИН, наблюдавших за выбиванием признаний] уже можно привлечь к уголовной ответственности.

Если это будет сделано, я буду помогать следствию и не распространять сведения, как нас просили, по поводу конкретных обстоятельств дела. Если же этого не произойдет, мы будем жаловаться, и тогда все обстоятельства станут широко известны. Будет обращение в Европейский Суд.

Главное для нас сейчас, не останавливаться на полпути и довести это дело до конца. Потому что это наш дом, это наша страна, и мы не желаем, чтобы в нашей стране от нашего фактически имени пытали людей.

– Не получится ли, что наказаны будут лишь непосредственные исполнители истязаний заключенных? А что насчет организаторов? Ведь есть данные, что приказы исходили от руководства ФСИН или колоний. Какие последствия ждут их?

– Смотрите, какая здесь процессуальная проблема. Она заключается в том, что есть два отдельных дела. Есть расследование истории бунта с позиций ФСИН. Целый ряд людей участвовали якобы в этом бунте, в его организации, организации беспорядков. Обвиняемые по этому делу – заключенные ИК-15. Их обвиняют именно в организации бунта. По словам осужденных, из них выбивали признательные показания в этом при помощи пыток.

А мы, адвокаты и правозащитники, доказываем конкретные пыточные акции в отношении заключенных (одних арестовали по обвинению в том, что они организовали бунт – их пытали, выбивая признание в этом; а других ни в чем не обвиняют, их пытали, чтобы получить свидетельские показания на «организаторов бунта»). И поскольку это второе направление (включает уже не одно уголовное дело, а несколько) еще находится в стадии расследования, то мы занимаемся в основном тем, что устанавливаем факты, которые будут лежать в основе обвинения против лиц, совершавших пытки.

А руководство [колоний, изоляторов, ФСИН], если оно как-то замешано в этих событиях 10 апреля 2020 года, это будет уже другая часть дела.

– Ваш подзащитный Евгений Юрченко и некоторые другие свидетели и пострадавшие из числа заключенных сейчас находятся на свободе и в безопасности. Но есть заявившие о пытках, которые до сих пор находятся в учреждениях ФСИН (Кежик Ондар, Тахирджон Бакиев, например). И некоторые из них начали уже отказываться от данных ранее показаний. Что неудивительно, ведь они по-прежнему под контролем тех, на кого они жалуются. Есть какие-то возможности обеспечить им безопасность?

– Это абсолютно очевидная ситуация – довольно часто люди, подвергшиеся пыткам, отказываются от своих показаний и обвинений только потому, что они ничем не защищены.

С одним из таких людей я сегодня беседовала – Хумайд Хайдаев, я представляю его интересы в Европейском Суде по правам человека – так вот следствие по делу о причинении ему телесных повреждений вообще не ведется! Мы будем говорить об этом в жалобе ЕСПЧ.

Если на национальном уровне российские власти не обеспечивают объективного расследования, то мы просим Европейский Суд эти вопросы изучить и принять решение о неэффективности расследования. Подтвердить, что заключенные являются жертвами пыток.

Вы сказали, что часть из пострадавших на свободе и в безопасности. Я отмечу, что мой подзащитный Евгений, к примеру, тоже не защищен в должной мере. Да, он не находится под полным контролем людей, которые могли бы оказать давление на него. Это очень важный стимул для того, чтобы человек мог, не боясь, говорить правду. Но опасность есть и для него.

– Как считаете, благодаря чему удалось все-таки добиться возбуждения дел о пытках? Жалобы и раньше были, но до уголовных дел тогда не доходило.

– Потому что пытки настолько все мыслимые пределы превзошли, что просочились, наконец, за стены пенитенциарной системы. Вышли за пределы и ИК-15, и СИЗО-1, и СИЗО-6.

В том числе и потому, что пострадавшие (а их в этом случае чрезвычайно много) освобождались. Хотя некоторых постарались не освободить: у меня есть такой подзащитный – чтобы никто не узнал о том, что с ним делали, его по надуманным основаниям задержали в пенитенциарной системе, возбудив новое уголовное дело.

Тут проблема больше не в том, чтобы о пытках стало известно (об этом и раньше публично говорили), вопрос в процессуальной стороне дела – их нужно еще доказать. А Европейский Суд не может возбудить уголовное дело в России, не может проводить расследование уголовного дела – это все прерогатива властей, правоохранительных органов, и никто здесь заменить их не сможет.

Поэтому отрадно, что хотя бы уже одно уголовное дело возбуждено, и, как я понимаю, планируется еще больше – это следует отметить как факт обнадеживающий. Я сегодня наблюдала профессиональную работу следователя. Но если они остановятся на полпути, то наши доверители и мы, адвокаты, этого делать точно не собираемся.

Хочу отметить, что я работаю адвокатом больше 40 лет. И за последние 20 из этих 40 лет заключенные стали намного лучше знать свои права. Но им трудно докричаться до нас, трудно сделать так, чтобы их услышали.

– Новый законопроект, уже внесенный в Госдуму РФ, запретит адвокатам и нотариусам проносить фото- и видеотехнику для фиксации травм заключенных. Это сильно усложнит вашу работу?

– Вы знаете, этот запрет частично уже действует. Вчера я беспрепятственно прошла в ИК-15 с аппаратурой, которая мне позволила зафиксировать заявления и определенные травмы осужденных. А сегодня, когда мы пытались сделать это в СИЗО, у нас, адвокатов, все эти аппараты не пропустили.

Это действительно очень сильно препятствует работе адвокатов, защищающих заключенных от бесчеловечного обращения или пыток.

– То есть законопроект еще не принят, а адвокату международного уровня в иркутском изоляторе запретили пронести телефон с видеокамерой?

– Да. СИЗО строго стоит на страже своих внутренних интересов, приказов.

– А вы пытались вытащить симку и пройти с телефоном, не как со средством связи, а как с камерой?

– Да, они говорят, что это все равно средство связи. Я говорю, что речь идет только о фотокамере – «Камеру тоже никто не разрешит пронести», – отвечают. В итоге, когда я встречалась со своим доверителем Хумайдом Хайдаевым по жалобе в ЕСПЧ, у меня не было возможности зафиксировать его показания на видеокамеру или на телефон. Но не будем отчаиваться, он написал для меня сегодня очередное заявление, с тем, чтобы я предала его гласности вообще, и в Европейском Суде в частности. Всё-таки возможность работать есть.

Другое дело, что в правовом государстве у всех сторон должны быть равные процессуальные права. А в данном случае налицо, что у сотрудников ФСИН их намного больше, чем у адвокатов и заключенных.

А ведь это станет со временем проблемой и для нынешних сотрудников ФСИН. Мне приходится сейчас наблюдать, как в отношении бывших чиновников и экс-сотрудников правоохранительных органов нарушаются права – за последние годы многие из них сами поверглись определенным преследованиям, и у них, как и у всех россиян, очень ограниченные возможности защищать свои права. И вот тут они вспоминают о том, что права человека нужны, оказывается, всем. А когда надо было об этом думать и вырабатывать правила, справедливые, законные, они об этом не думали.

Сегодня одни находятся под прессингом, под преследованием, завтра там могут быть совсем другие. И чтобы все были равно защищены, надо просто соблюдать стандарты прав человека, которые полностью прописаны во второй главе Конституции. Но это не соблюдается.

– Вы защищали в свое время Михаила Ходорковского и других самых известных российских зэков. Юрист, который занимается политически мотивированными делами в современной России, с какими-то особыми проблемами сталкивается? Или сегодня проблемы адвоката уже и не сильно-то зависят от статуса заключенного?

– В свое время Минюст вынес представление о лишении меня статуса адвоката сразу после вручения мне ордена «За верность адвокатскому долгу». Как адвоката Ходорковскому, меня преследовали за то, что я его «плохо защищала». Ему даже из своей читинской тюрьмы пришлось писать требование «Оставьте моего адвоката. Я сам имею право оценивать, кто мне нужен в качестве адвоката». Но при этом, защищая «политических», мы с теми же проблемами сталкиваемся, с которыми сталкиваются юристы при ведении любых дел в России. Очень слабая защищенность людей, слабое исполнение процессуальных гарантий, и в особенности конституционных гарантий, которые вроде бы должны уважаться всеми, но на практике далеко не всегда соблюдаются.

Я вас уверяю, что существующих российских законов вполне достаточно. Соблюдения российского законодательства и российской Конституции (в особенности второй главы Конституции РФ) – с лихвой бы хватило для защиты прав любого человека. Начните с презумпции невиновности, посмотрите, как сегодня к ней относятся на практике правоохранительные органы.

И вот, начиная с этой гарантии, можно подряд перечислять все: отсутствие равенства сторон, отсутствие публичности процессов (в последнее время особенно часто), несоблюдение права на защиту. То есть очень-очень много проблем, которые в российском законодательстве прописаны правильно, а на практике не исполняются (и в политически мотивированных делах, а иногда и в самых рядовых, общеуголовных).

Мне сегодня в СИЗО несколько раз рассказывали, на что я имею право, на что не имею. Я говорю: «А где вы вообще это почерпнули, из каких источников?» – «А у нас есть такие инструкции» – «Ну, покажите инструкции». Показывают. Я говорю: «Но это инструкции не про то. Но даже если бы ваша инструкция меня действительно ограничивала, есть закон, который мне что-то гарантирует. Как вы думаете, что выше – федеральный закон или ваша инструкция или даже распоряжение самого большого чиновника? Конечно, федеральный закон!».

Сегодня российская Конституция прописывает все фундаментальные права, которые записаны в Декларации прав человека и Международном Пакте о гражданских и политических правах, и в Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Россия в этом вопросе полностью соответствует стандартам. Нужно только этим стандартам следовать.

То есть актуальным опять становится старый диссидентский лозунг, обращенный к властям: «Соблюдайте вашу Конституцию».

– Такое ощущение, что давление на неугодных адвокатов власти в последнее время только усиливается? Как работать в таких условиях?

– Сейчас спектр преследований и атак на адвокатов самый широкий – это и обыски, и изъятия документов, и возбуждение уголовных дел. Целый ряд адвокатов уже пострадали от этого.

Вот недавний случай с Иваном Павловым (руководитель «Команды 29», защищающей в том числе Фонд борьбы с коррупцией Алексея Навального – С.Р.). Его задержали явно незаконно, проводили массовые обыски: разом по пяти адресам – в Санкт-Петербурге у него дома, в Москве в его гостиничном номере, у айтишного специалиста «Команды 29», у его жены и на даче…

Такая массированная атака вынудила нас, довольно большую группу неравнодушных российских адвокатов, немедленно разместить открытое письмо на сайте «Эхо Москвы» и в тот же день подготовить обращение в ICJ (всемирная организация юристов – Международная комиссия юристов, International Commission of Jurists; Москаленко на три срока избирали комиссаром МКЮ, с 2003 по 2018 год — С.Р.), в штаб-квартиру в Женеве. Они в этот же день опубликовали сообщение о глубокой обеспокоенности по поводу этого факта, а на следующий рабочий день – пресс-релиз, очень прямо, ясно называющий вещи своими именами и указывающий на недопустимость такого произвола.

И в тот же день, 30 апреля (а это был очень знаковый день, потому что впереди были 10 дней подаренного нам большого майского отпуска, и для Ивана Павлова эти дни под арестом могли оказаться трагичными), нам удалось обратиться в Организацию Объединенных Наций (тоже очень эффективный инструмент), где Верховный комиссар ООН, его офис, принял наше обращение. Все это принесло свои плоды – Ивана освободили, но мы ничуть не расслабляемся, мы понимаем, что в этой истории против Павлова российские власти останавливаться не намерены.

Я за Ивана очень переживала и переживаю (мы с ним много работали по общим делам, в том числе в Европейском Суде, по Пражскому клубу), но работать-то надо, защищать надо, и за нас никто этого не сделает.

– А насколько значимы для российских властей решения ЕСПЧ?

– Я считаю, что системные проблемы, которые властями вообще не замечались, сегодня возведены в такой статус, который может вызвать только непримиримость европейских институтов к подобным отступлениям от фундаментальных принципов права. И российские власти понимают: с этим надо что-то делать.

И надо сказать, что это раньше решения ЕСПЧ годами не исполнялись в России. Российские власти все время провозглашали свою приверженность общим принципам права и свою готовность исполнять решения, однако на деле их не исполняли. А вот когда 14-й протокол к Европейской Конвенции был принят, и Россия последняя его ратифицировала (долго раздумывала над этим, но это было сделано), появились очень четкие критерии исполнения решений, этапы их исполнения и обязанность информировать об этом.

И мне по нескольким делам удавалось добиваться отмены уже вынесенного приговора, потому что ЕСПЧ признал нарушение права на справедливое судебное разбирательство. Люди получали доступ к справедливому правосудию: например, к открытому судебному процессу вместо закрытого, к вызову свидетелей, если таковые не были вызваны. И некоторые из них были оправданы, другие – освобождены из-под стражи.

– В России, тем не менее, есть некий скепсис по отношению к ЕСПЧ. Мол, не достучаться до них, и решение если и будет принято, то очень не скоро…

– Многие просто не знают, как исполняются решения ЕСПЧ, и в целом существует такое расхожее мнение, что российские власти их не исполняют. Это абсолютно несправедливое утверждение. Надо признать, что российские власти вовремя выплачивают компенсации, чего нельзя сказать о некоторых других странах. Российские власти стараются и демонстрируют свою готовность исполнить решения. Да, есть такие решения Европейского Суда, по которым российские власти упорно затягивают исполнение, и они у всех на слуху. Но было бы несправедливо сказать, что их большинство и якобы многие решения ЕСПЧ не исполняются.

Возьмите все дела по вопросам содержания в СИЗО – это же была просто полная беда! Я была адвокатом на первом деле, рассмотренном Европейским Судом против Российской Федерации – дело «Калашников против России», 2000 год. В итоге в 2010 году мы получили пилотное решение, которое российские власти обязаны выполнять – теперь каждый заключенный может обратиться в Европейский Суд, если его права не будут соблюдены. И даже предусмотрены процедуры, каким образом заключенный может взыскать ущерб за ненадлежащее обращение с человеком, содержащимся под стражей.

Для меня условия содержания в СИЗО особенно болезненный вопрос, ведь если речь идет об изоляторах, то ненадлежащие условия содержания применяются в отношении лиц, не признанных виновными. А если они содержатся под стражей да еще и в ужасающих условиях долгие годы, нарушается статья 5-я Европейской Конвенции. Это говорит о том, что никто всерьез не считается с их невиновностью, то есть нарушается еще и презумпция невиновности.

Добавлю, что ЕСПЧ – не панацея. Европейский Суд не может заменить национальную судебную систему. Если она не работает, то невозможно заставить через Европейский Суд работать национальную судебную систему по тысячам и тысячам дел. Он все-таки существует для 47 государств, а не для одной России.

Но в то же время сама потенциальная возможность для россиян обратиться в Европейский Суд по правам человека, если на национальном уровне их права после исчерпания всех средств не будут восстановлены – очень ценна. И мы этот механизм будем, конечно же, в случае необходимости использовать, защищая заключенных ангарских СИЗО и ИК, – говорит Каринна Москаленко.

Марина Чернова. Источник: Сибирь. Реалии.